Deaf thing

Совместный проект XL Projects и галереи Paperworks

...Бессловесное бродит по хорошему
стихотворению, как видимые только отдельными
людьми боги в гомеровских описаниях битв...
Фридрих Готлиб Клопшток1

Нет художника, до такой степени чуждого конъюнктуре текущего момента, как Юлия Застава. Существуя «немножечко отдельно», где-то в складках российской художественной жизни, она сознательно избегает интеграции в сообщество, а порою и надолго самоустраняется из выставочной жизни Москвы. Персональный и хорошо узнаваемый стиль Заставы, основанный на сюрреалистических механизмах коллажирования образов и штампов поп-культуры (вроде персонажей мультфильмов Диснея), игре случая и свободных ассоциаций, опознается зрителем скорее как «западный», а сама она признается, что чувствует близость к таким авторам, как Майк Келли, Пол Маккарти, Розмари Трокель и Лор Прувос. При этом Застава вовсе не является тем художником, чей творческий метод строится на неотрефлексированном, чисто механическом и декоративном заимствовании мейнстримных художественных приемов. Далекое от популярной сегодня социальной и политической проблематики, искусство Юлии Заставы рождается где-то на границе между реальным и сверхъестественным, а ее образы (часто пугающие, хотя порою и гротескные) родственны тем, что всплывают из подсознания во время погружения в дрему перед экраном телевизора или в последнее мгновение перед провалом в токсическую кому.

Радиоактивный и тревожный психодел, который генерирует художница, имеет хоть и отрицаемую (сознательно и подсознательно) самой Заставой, но все же сильную связь с русским искусством и особенно с той его ветвью, которая пышно цвела в 1990-е годы. Перерождение, перетекание, отражение, искажение, работа с пограничными или маргинальными психопатическими состояниями, галлюциноз, транс — все это узнаваемые черты искусства так называемого «круга МГ», в которой кроме собственно «Инспекции “Медицинская герменевтика”» и ее Инспекционной коллегии входили группы «Облачная комиссия», FENSO и другие. Впрочем, то, что в концентрированном виде легло в основу психоделической волны 1990-х, появилось в русском искусстве значительно раньше: иррациональные сопоставления и мистические аллюзии можно встретить в работах Дмитрия Пригова, метафизические поиски были характерны как для Виктора Пивоварова, так и для Ильи Кабакова, но особенно проявились в поэтике Юрия Мамлеева, иллюстрациями к романам которого могут служить некоторые работы Заставы.

«Глухая вещь» — в этом, на первый взгляд, не самом гармоничном сочетании слов отражена вся суть русской метафизики, в которой слились невозможность до конца проникнуть в суть вещей и понять логику событий, ощущение зыбкости и обманчивости бытия и странное чувство того, что вы стали случайным свидетелем чего-то, что не было предназначено для посторонних глаз, но случайно увидено сквозь мутное стекло пригородной электрички. «Я понимаю, что главное отличие России от Европы — это жизнь в подсознании и тумане», — сказала мне несколько лет назад Юлия Застава. «Здесь просто другая планета...»2, — как будто ответил ей из 1991 года Мамлеев.

Мария Кравцова

1 Цит. по: Ханна Арендт, Мартни Хайдеггер. Письма 1925–1975 и другие свидетельства. М.: Издательство Института Гайдара, 2014 [электронная публикация на сайте «Русская планета»]. URL: http://rusplt.ru/society/dorogaya-hanna--dorogomu-martinu-14686.html

2 Из беседы Юрия Мамлеева с Евгением Степановым, 1991 // Футурум АРТ. Литературно-художественный журнал Союза писателей XXI века [электронный ресурс]. URL: http://futurum-art.ru/interviews/mamleev.php