Дом Эрастовых

В инсталляции «Дом Эрастовых» использованы параллельно два корпуса фотографий: первый напечатан с негативов отснятый автором в кругу друзей воссоздаёт атмосферу 60-70 годов: мучительные поиски внутренней свободы в удушающих условиях брежневского застоя, лихорадочные ночные разговоры, город , пронизанный тревогой и вместе с тем теплом человеческих отношений.

Второй отпечатан с негативов, найденных автором в покинутой московской квартире, после отъезда семьи в эмиграцию. В них преобладают снимки, сделанные детьми. Это  удивительный мир полный гармонии и надежды.

В основу инсталляции ''Дом Эрастовых'' положена репортажная съёмка отъезда семьи моих друзей Эрастовых в эмиграцию в 1979 году.

Дом Эрастовых был для меня чрезвычайно важным местом в Москве с середины 60-х годов до момента их отъезда. Семья (у них было 7 детей) проживала в большой квартире, занимавшей весь 2-й этаж старенького дома в самом центре, в Большом Гнездниковском переулке.

Двери их дома были открыты для всех, кого, несколько позже, стали называть инакомыслящими. Как правило, общение начиналось вечером и часто продолжалось до глубокой ночи. В моей памяти сцены застолья в их гостиной с разбитой мебелью и ободранными обоями освещено янтарным вечерним светом. Вокруг была беспросветная бедность, тревога и бесконечная вереница человеческих лиц.

Когда они собрались в эмиграцию, проститься с ними пришло огромное количество людей. Многие приехали и в Аэропорт Шереметьево. Снимая сцены прощанья, я почувствовал, что подвожу некую черту в своей жизни: в кадр то и дело попадали люди, оказавшие в своё время на меня большое влияние. Наконец, всё семейство поднялось по лестнице аэропорта, нависавшей в то время, как эстрада, над залом ожидания. В их прощально поднятых руках был неподдельный трагизм: ведь мы расставались с ними навсегда.

Я был глубоко подавлен, взял такси и поехал в Гнездниковский переулок, чтобы последний раз отснять их оставленную квартиру, которую я посещал в течение всей своей юности. Двери помещения были настежь распахнуты, всюду царил хаос: горы одежды, штабеля сношенной детской обуви, пустые шкафы, различные предметы обихода на разбитом паркете, горел электрический свет, как бы сохранявший атмосферу прощальной пирушки. В последней комнате во всю стену мелом и карандашами дети воссоздали генеалогическое дерево своей семьи, многие члены которой своей судьбой соответствовали драматическим поворотам истории обозримого прошлого. Меня удивила осведомлённость и тщательность, с которыми были исполнены все детали этой огромной схемы. Буквы иврита причудливо сплетались с выцветшим орнаментом старых обоев.

Очевидно, впопыхах я отснял плёнку дважды, поверх шереметьевского репортажа. Я был просто в отчаянии - бесценные кадры безвозвратно погибли. И всё же я проявил плёнку. Негатив сразу заинтересовал меня: наложенные друг на друга изображения поражали своей выразительностью. Впоследствии я пришел к выводу, что сознательно вряд ли бы мог достичь столь впечатляющего результата.