Две луны

ТОО MOON RAP

Сидеть на ветке лучше, чем на ней висеть – как первый попавшийся, как Иуда на осине, как Один на Иггдрасиле. Даже если висение дает знание тайновластной поэзии или навсегда делает кирпич в исторической кладке вечным. А кто сидит на ветке? Скорчившаяся пушистая обезьянка, Шалтай-Болтай (на ветке), АиБ (там же), Боддхидхарма, занятый более привычными занятиями, соловей, смотрящий на розу, ворона...

Предположим, ворона. Вряд ли два нордических ворона или один-единственный арктический, поднимающийся на великий подъем, хитростью пожирающий лишние солнца. Скорее всего, галка, из тех, кто, как я слышал, каждое лето оказываются в Москве, а зимой отправляются в Париж – или наоборот?

На ветке сидеть неудобно. Можно упасть, можно срубить под собой, может сдуть ветер: перья-то как ерошатся. Может белкующий нанаец снять в глаз, или упадешь в пасть ненасытным до срока волкам. А то – хитрая лиса или мышастый кот заиграют до смерти.

Может быть, галка. Впрочем, неважно. На ветке, издалека, совсем издали, все воронье против смутного света выглядит черным как ветка.

Да и без челюстей внизу все равно ненароком – соблазн воздуха как велик! – выронишь то, что держишь в клюве, родное. Родину, решку, орла, ломоть сыра, время, лесковскую купчиху, что смотрит на месяц, который смотрит в горницу, засохший ломтик сыра, потроха дохлой галки или горло еще живого котенка, масляный блин или гроздь винограда.

Так что наверняка все это кончится плохо здесь в России, значит, и везде. Ну и не надо каркать.

Галки знают, как рождаются дети, вот и каркают. Но мы не галки и не блины. Не каркать.

Посмотрим лучше на водопад или на алтарную преграду. Можно на дырку в красном углу кухни в пятиэтажке, на все, что может не нравиться. Левой! Хорст Вессель еще не заснул в Копенгагене! В воздухе дует ветер.

Воздух. Может быть, можно раздвинуть стены? Пускать кораблики, каркать как лягушки, в церкви покупать свечку, а дома в углу ковырять пальцем, пойти в душ, переодеться? Не знаю. На смутном стуле сидя подумаю.

МИР ПОЛОН ЗВУКАМИ, но некоторые из них настолько прозрачны, что их почти не видно

"Русская идея", в конечном счете, заключается в отказе
от излишней любознательности.
Н. Алексеев "Крестообразные песни"

В последнее время в оценке творчества Никиты Алексеева наметилась милая, но устойчивая тенденция-клише: «последний могиканин романтического концептуализма, хранитель ценностей и заветов эпохи бури и натиска» (1), акцентируется, что он участник КД, один из основателей АПТАРТа и проч. И правда, было бы нелепо отрицать его роль в художественной жизни Москвы 70-80-х, или рассматривать в отрыве от развития коллективного тела номы. Вместе с тем, от этих "ограничительных" рамок потягивает нафталинным душком "музеефикации", классификации, классицизации... Почему-то приходит на ум образ парижского дядюшки, вовремя эмигрировавшего из "большевицкого ада", любовно консервировавшего в Париже заветы "аристократической" юности и теперь представшего перед нашими умиленными взорами живым напоминанием о золотом, серебряном, бронзовом или каком бишь веке российского искусства. Почему-то забывается при этом, что даже в те "благословенные" времена Никита Алексеев был очень разным... Что на первый взгляд довольно трудно было бы органично соединить философскую эзотеричность КД, разнузданно-игровой АПТАРТ, авторскую расщепленность сознания и несомненную лиричность "концептуалистской" поэзии текстов. Между тем в причудливом словесном жонглировании последних довольно отчетливо формулируется художественный метод Никиты Алексеева, цельность которого строится на перманентном экспериментировании означающими, в "не могущей увенчаться успехом погоне за смыслом" (2). Ускользает от взглядов интерпретаторов и тот факт, что зачастую важную роль в комбинации означающих играло то пространство, в которое помещалось очередное высказывание. И не столько его формообразующие параметры, сколько, так сказать, метафизические характеристики. В зависимости от последних и видоизменяется "внешний вид" каждой экспозиции. Отсюда – органичное "вживание" и в заснеженное поле в акциях КД, и в игровое пространство АПТАРТа, успешное адаптирование западных площадок, поэтических альбомов, теоретических дискурсов и проч.

XL Галерея продолжает свою работу с контекстом, в данном случае, в надежде разрушить почти уже сложившийся в московской среде стереотип восприятия артистической деятельности Никиты Алексеева. Показ проекта "Две луны", социальный message которого достаточно отчетлив, сразу же за отстраненно-эстетической выставкой в L Галерее ("Тяжесть и нежность") принципиально важен для нас в рамках предыдущих рассуждений. Холодноватое, академичное, но и вместе с тем несколько перегруженное "концептуалистской" ментальностью пространство "L" явилось и для художника, и для критиков ностальгирующей средой, невольно спровоцировавшей интерпретаторов на сладостные воспоминания о "романтическом концептуализме", "музейной" значимости "хранителя заветов" и проч. Что не входило, на наш взгляд, в замысел художника, гибко "освоившего" метафизическое поле определенным образом разработанного пространства. Несомненная "нежность" графических работ и отчетливая "тяжесть" номно подвешенных к ним предметов в сочетании с жестким минимализмом живописного диптиха "Две луны", раздвигающего стены "экспериментального" пространства "XL" – может все же позволяют надеяться на то, что "Рок-н-ролл – мертв, а я еще нет"?

1) А.Ковалев. «Натяжение струн. Никита Алексеев – последний романтический концептуалист». – "Сегодня", 25 февраля 1994.
2) «О коллективных и индивидуальных акциях 1976-1980 годов». – "Искусство", №1, 1990.