Персидские миниатюры

Айдан Салахова – одна из ключевых фигур русской художественной сцены. Вся ее деятельность была манифестацией личной и творческой свободы, а биография – примером self-made woman. Художница, пионер галерейного дела, роскошная и преуспевающая, она воплотила в жизнь пушкинскую формулу «быть можно дельным человеком и думать о красе ногтей». Одновременно Айдан стала творцом построенного на противоречиях персонального мифа, в который на равных вошел фемисткий дискурс и типичное поведение идеального потребителя, восточное гостеприимство и аристократическое высокомерие, с помощью которого она  уходит от навязчивой суеты бомонда. Фундаментом этого мифа является сложная идентичность Айдан, родившейся и выросшей в срединной империи восточно-европейской женщины, унаследовавшей азербайджанские гены и европейскую культуру. А построенным на этом фундаменте зданием стало искусство Айдан, посвященное мифу красоты, гармонии и совершенства, воплощенный в полуобнаженных  красавицах, прекрасных воительницах и энгрисках. Впрочем, несмотря на формальную «красивость» всех без исключения своих работ, Айдан является одним из самых провокационных российских художников. Одним из первых радикальных жестов этого адепта contemporary art (с его почти обязательными реверансами в сторону феминизма), стало заявление, что все ее искусство «ориентировано на зрителя-мужчину». Подобные высказывания не могли не возмутить критиков-феминисток, и лишь позже стало понятно, что имела в виду Айдан. Мужчина является отнюдь не субъектом ее искусства, а всего лишь безвольным стаффажем, обязательной частью ее инсталляций.

Также как сама художница не однозначна, ее самая, вероятно, любимая ориентальная тема. Айдан признается, что смотрит на Восток скорее глазами европейца, и даже европейского художника XIX столетия, для которых этот антипод рационального Запада был вымышленным миром неги и сказочного богатства. Восточные мотивы присутствовали уже в ранних, ученических работах Айдан. Позже ориентализм проявлялся то притягательно и гламурно, как в инсталляциях-перформансах с живыми полуобнаженными красавицами, которых Айдан укладывала на атласные подушки среди сладостей и фруктов, то жестко, на грани фола, – как в видеоинсталляции «Кааба», где женские взгляды из черного куба заставляли дервишей совершать бесконечное вращение. Комментируя «Каабу», Айдан ссылалась на суфийские представления о том, что дух является женским началом, Бог – Возлюбленной, а созерцание света, который живет в сердце, повергает суфия в состояние экстаза. И цитировала стихи суфийской святой Рабии: «Все, что я хочу – это сущность Твоей Любви, // Я хочу стать одним целым с Тобой, // И стать Твоим Лицом». Эта работа, чуть не стала поводом для скандала – фундаменталисты усмотрели в ней слишком вольную, а, следовательно, – опасную интерпретацию догм ислама. Конфликта удалось избежать, верховного муфтий России не усмотрел ничего крамольного в том, в подобной интерпретации ислама. Через несколько лет появилась живописная серия «Я люблю себя», героинями которой стали предающиеся лесбийским играм обитательницы гарема, лица которых были скрыты покровами паранджи, но прорисованные тонким грифелем простого карандаша идеальные тела обнажены и открыты ласкам партнерш и взглядам зрителей. Как бы поддразнивая ревнителей благочестия, Айдан утверждала, что может момент стереть ластиком карандашные линии и тем самым притвориться, что вовсе не нарушала существующего в ортодоксальном исламе запрета на изображение живых существ. Впрочем, существенно не это, а контекст, в котором появились эти работы. Ориенталисткий миф покоится в руинах. Бряцающий оружием Восток давно уже не ассоциируется с ленивой негой и эросом сказок «Тысячи и одной ночи». Сегодняшние ньюсмекеры – мусульманские фундаменталисты и чеченские боевики, теракты, опоясанные смертью шахидки и борющиеся за свое право носить хиджаб и заворачиваться в паранджу европейки арабского происхождения, параноидальное напряжение между европейцами и выходцами с Востока, физическое и психологическое насилие, которым подвергаются женщины в патриархальных восточных культурах. Все это не раз становилось темами критического художественного высказывания, но Айдан игнорируя  мейнстрим, смело возвратила современному искусству отвергнутую еще пионерами авангарда чувственность, долгое время  ассоциирующуюся с буржуазной пошлостью салонной живописи и китчем.

Параллельно с живописью Айдан работала над еще более откровенной графической серией «Персидские миниатюры», которая  начиналась как не предназначенные для постороннего взгляда зарисовки в блокноте, приватное занятие, практически обнажающее работу подсознания автоматическое письмо. При том, что серия названа «более откровенной», в ней мало буквальной эротики, но много чувственности, тайны и сюрреалистической образности. В этой серии все неоднозначно, и не исчерпывается описанием, которое можно было начать словами «однажды в гареме, от скуки…». Прикосновения и объятия, в которые заключают друг друга героини, не выглядят сугубо эротическими. Скорее, это история об обретении адекватного партнера – тема, актуальная для многих сильных и состоявшихся женщин. Нет ничего удивительного, что именно в этой серии появились книга (анатомический атлас) и зеркало – символы самопознания, миниатюрные модели мечетей с минаретами в нежных руках – символы веры. Впрочем, минареты, которые женщины то ли закрывают оберегающим жестом, то ли ласкают – очевидный привет Фрейду, одновременно заставляющий предположить еще более радикальное, чем в инсталляции «Кааба», толкования мистических восторгов суфизма.